Виктор Шендерович: «Чего я хочу от России?

В Одесском русском театре состоялась беседа журналистов с московским писателем Виктором Шендеровичем, с руководством и артистами театра. Поводом для разговора стала пьеса Виктора Шендеровича, которую
намечено показать в Русском театре 25 апреля. В своём произведении автор оттолкнулся от  сюжетной  линии пьесы одного из американских драматургов.

Называется пьеса Виктора Шендеровича – "Потерпевший Гальдинер", а спектакль предполагается ставить под названием "В Одессе, на берегу океана".

Действующих лиц в спектакле двое. Их будут играть народный артист Украины Олег Школьник и  по очереди - Татьяна Коновалова и Гуллер Полякова. Ставит пьесу московский режиссёр Михаил Чумаченко, уже хорошо известный в Одессе по постановкам в Русском театре.

Вот что рассказал Виктор Шендерович:                  

- Это будет первая постановка пьесы, которую я написал  летом 2010 года. Стартовый сюжетный ход современной американской пьесы мне очень понравился.
Я прочел только первую сцену этой пьесы и понял, что  мне надо делать с этим сюжетным ходом.  Клянусь, я не стал дочитывать пьесу, чтобы меня не отвлекало это знание. Я поменял не только коллизию, я сделал операцию по перемене пола одному из персонажей. В американской пьесе к старику-американцу приходит молодой парень. В моём случае американец оказался нашим эмигрантом. И девочка, которая приходит к нему, оказалась дочерью эмигранта. И та коллизия, которая происходит, уже никакого отношения к американской пьесе не имеет и иметь не может.

Эта пьеса - взгляд на одну цивилизацию, из которой мы вышли. Это взгляд на советскую цивилизацию. Эта плотина на наших глазах медленно погружается на дно. Срок погружения мы можем примерить по Римской империи. Там это - первый - четвертый века нашей эры пишут в учебниках истории. Это длительный процесс. Вот мы сейчас где-то в начале. Вот эта постсоветская Атлантида медленно погружается. И это взгляд на цивилизацию, взгляд на жизнь, прожитую там одним из героев, стариком. И в качестве зеркала, рефлекса - то, что Лев Толстой называл отстранением, взглядом снаружи. Это взгляд на чужую уже цивилизацию девочки, которая в годовалом возрасте попала в Америку, и для которой не существует никакого Советского Союза, существует некоторый совок, о котором она слышала. И вот эти два полярных взгляда встречаются в некоторой комической мелодраматической коллизии.

Предложение моего друга режиссёра Михаила Чумаченко,чтобы первый спектакль случился в Одессе, мне показалось просто перстом судьбы, потому что это совершенно естественно с этим персонажем потерпевшим Гальдинером. Для Одессы мы придумали по-моему хорошее теплое название "В Одессе, на берегу океана". Действие пьесы происходит на Брайтон-бич. Это такая вот Одесса, кусочек Одессы на берегу океана. Для меня удовольствие и радость, что первая постановка будет в Одессе. Когда я услышал фамилию Школьник, я обрадовался, потому что я эту фамилию знал. Я сам был школьником. Приятно, что эта пьеса попала в такие руки, в такую среду. Я, честно говоря, надеюсь на успех. Мне кажется, для этого есть некоторые предпосылки.
 
- Известно, что вы активно занимаетесь общественно-политической деятельностью. Вы сейчас уходите от неё, совмещаете или взяли перерыв?

 - Сама постановка вопроса выдаёт специфическое представление о том, что такое общественная деятельность. Я литератор, это моя работа любимая. Мне это занятие нравится. Поскольку мой компьютер стоит в городе, а город - в стране, то я время от времени откликаюсь на происходящее снаружи. Если вокруг происходит что-то, на что я хочу среагировать, то я реагирую как житель этой страны, как её гражданин. Знаете, не чета мне были литераторы, которые отвлекались. Толстой отвлекался, Чехов отвлекался. Это не то что у Чехова было в распорядке дня защитить Бейлиса, а потом написать пару рассказов или пьес. Это нормально, это не зависит от профессии. Думаю, что если бы я был сантехником, я бы тоже как-то откликался на то, что происходит вокруг меня. Но поскольку я не сантехник, я ещё имею возможность что-нибудь написать. Что я и делаю иногда. Публицистика в каком-то смысле мой хлеб, я этим занимаюсь. А литература это моя радость, моё удовольствие.

На баррикадах я ещё не был. Я не вышел грудью как героиня картины Делакруа. Если есть возможность что-то говорить, что мне кажется важным, настаивать на каких-то правилах игры для страны, настаивать на том, что мы не Нигерия в снегах, я это делаю.

- Возможна ли постановка этой пьесы в российских театрах. Как вообще идут ваши постановки в российских театрах, и не мешает ли этим постановкам ваша общественно-политическая деятельность?

- Мешает, разумеется. Мешает в том смысле, что моя фамилия не вызывает восторга. Были случаи отмены концертов в Петербурге, в Астрахани, в Мурманске.

- Билеты не раскупались?

- Нет-нет. В моём случае происходят коммунальные проблемы. Протекают потолки, отключается электричество, в том числе и прямо тогда, когда я стою на сцене. Ну вдруг кончается электричество в городе. Не завезли. Почему-то когда я выступаю в Мельбурне, в Тель-Авиве или в Чикаго, коммунальных проблем не возникает.

В последний раз в Питере провалились потолки. Был затеян ремонт в Театре имени Аркадия Райкина, что смешно.

Что касается пьес, то в московском Театре сатиры Михаил Чумаченко под чутким присмотром Александра Ширвиндта сейчас репетирует мою пьесу, первый вариант которой был в 93-м году. Надеюсь, через месяц она выйдет.

В Театре Табакова идёт моя пьеса уже восемь лет. У нас всё-таки не Северная Корея, чтоб так уже совсем не давали. Но конечно иногда шарахаются. Я убеждён, что это не какая-то цензура государственная. Табаков захотел поставить мою пьесу - пьеса идёт, никто не мешает. Кто-то другой боится - это личная боязнь, личный страх.

Коснулся Виктор Шендерович и нынешних мировых потрясений:

- Если говорить о понимании происходящего, если  о России, это не бином Ньютона, это довольно понятно. В тяжелой форме эта болезнь наблюдается в Северной Африке. Всё это довольно очевидно: когда одна и та же власть одно десятилетие - это тот диагноз, который сейчас в России, когда три десятилетия - это Мубарек, когда четыре - это Каддафи. Это уже бомбометание по собственному народу, это когда власть совсем уже сходит с ума. Европейская азбука, что власть всё время надо менять, не требует доказательств. Тут нет трудностей для понимания.

Власть не хочет? Власть любая этого не хочет. Просто в некоторых странах есть механизмы, которые не спрашивают у власти хочет она или нет, а просто "надо".

-Часто ли ваши оппоненты упрекают вас, что вы не любите  Россию? И чего вы хотите от России?

- Я - от России?!

Что касается обвинений в нелюбви - это очень классический для России случай. В России администрация называет себя, объявляет себя  Родиной. Забывая, что она всего лишь наёмная рабочая сила, которая пришла поработать и пошла вон. А они утверждают, что они мне Родина. Они мне не Родина. Родина мне - русский язык.

Что касается этих обвинений, то это опять-таки классика, описанная Салтыковым-Щедриным (как и всё про российскую действительность описано преимущественно им). Это люди, которые путают "Отечество" и "ваше превосходительство". Поэтому обвинение в нелюбви ко всяким превосходительствам влечёт за собой обвинение в нелюбви к Отечеству.

Я от России ничего хотеть не могу, я в ней живу. Мне в ней нравится. В стране. Не в государстве - в стране. Это моя Родина. Я москвич. Хотя и во втором поколении, но москвич. Я не очень понимаю, почему какие-то люди, которых по преимуществу не было в Москве, когда я там рождался, решают, где я должен жить, как я должен себя вести. Мне это кажется тяжёлым недугом.

От России я ничего не хочу. Я хочу только пожелать, чтобы она перестала искать свой особенный путь, потому что ничего особенного в этом пути нет.(Вот Каддафи, Ким Чен Ир и Фидель Кастро - это особенный путь). А вернуться нужно в нормальную систему координат, европейскую. Потому что Россия была, по крайней мере, европейской страной. Либо мы будем Востоком Европы, либо будем Западом Китая. Третьего варианта я не вижу. Я предпочёл бы первый.

Борис Штейнберг, журналист.
Для Интернет-газеты "Взгляд из Одессы".