Александр Мардань: «Театр существует, чтобы сделать человека немножко лучше»

Недавно, будучи в Одессе, московский режиссёр Иосиф Райхельгауз высказался о доминирующей роли режиссёра в современном театре.
Можно было не сомневаться, что одесский драматург Александр Мардань имеет по этому поводу своё мнение, отличное от мнения коллеги. Так и оказалось.

- Условно мою концепцию можно назвать концепцией театрального квадрата. Автор пишет про себя, режиссёр ставит про себя, актёр играет про себя, зритель смотрит про себя. Все стороны квадрата, как нам известно со школьных лет, равны. И мне кажется, что успех спектакля достигается в том числе тогда, когда идет тесное взаимодействие и взаимоуважение всех сторон этого квадрата. Без исключения.
Когда же что-то ставится над чем-то, может быть даже из самых лучших побуждений или представлений, то эффект достигается обратный. Если посмотреть в сторону, не связанную с театром - мы все знаем, что в 17-м году один класс поставили над другими классами. И чем это хорошим закончилось? Наверное, ничем.
Наши отцы и деды были свидетелями, когда в Германии одну нацию поставили над всеми другими нациями. Этот эксперимент унёс пятьдесят миллионов жизней в мире.
Поэтому не надо ставить кого-то над кем-то.
И когда драматург, который пишет пьесу, думает о том, как режиссёр её будет ставить, это тоже задача драматурга, хотя "Вначале было Слово". Я не считаю, что пьеса - всего лишь повод для спектакля. Я не считаю, что те изменения, которые произошли в театральной жизни благодаря Станиславскому и Немировичу-Данченко, - это истина в последней инстанции, и никогда это не будет меняться, и революция режиссёрская, которая произошла, оставляет всё без изменений. Театр - это живой организм, он меняется, он видоизменяется. Не всегда режиссёр занимается сегодня тем, чему его четыре-пять лет учат в театральном вузе,- раскрывать замысел автора. Очень часто режиссёры увлекаются самовы-ра-же-нием. Иногда это успешно. Иногда - нет.
Вообще, пьесоборчество имеет свои корни. Мне рассказывали, что в советское время были такие пьесы, что не поломав,
ставить её было практически невозможно. Конфликт хорошего с прекрасным, секретарь парткома спорил с секретарём профкома, как перевыполнять план. Смотреть это было невозможно. А идеологические комиссии, идеологические установки требовали, чтобы ставили именно такие пьесы. И вот режиссёры придумывали, как поломать, как видоизменить пьесу. А сейчас, когда нет уже того идеологического прессинга, режиссуре нужно с таким же уважением относиться к драматургии, как и драматургии - к режиссуре.

- То есть импровизация не значит - бессюжетность?

- Конечно, не значит. Во-вторых, у режиссёров - это я тоже наблюдаю по постановкам спектаклей по моим пьесам, - а за последние пять лет поставлено девяносто спектаклей - от Уссурийска до Манчестера и от Перми до Иерусалима, и на русском языке, и ещё на семи или восьми языках. Я смотрю, что режиссуре присуще очень хорошее воображение, очень хорошие, эффектные ходы - и это замечательно. Но не всегда у них всё хорошо с логикой. Могу привести коротенький пример.
Вот приезжал театр под названием "Табакерка". Замечательный театр под руководством Олега Павловича Табакова. И привозил он "Дядю Ваню". Было это в декабре прошлого года, когда были снегопады. И вот смотрю я этот спектакль. Известная чеховская пьеса. У Чехова дядя Ваня стреляет в профессора Серебрякова из пистолета. А режиссёр в силу каких-то своих убеждений, то ли потому что ему вспомнилось чеховское: "Если в первом акте висит ружьё, то в последнем оно выстрелит", то в этой постановке стреляют из ружья. После чего другой персонаж говорит: "Я спрятала пистолет". Хотя все зрители видели, что только что стреляли из ружья. Не говоря уже о том, что стреляя картечью из ружья, очень сложно с нескольких шагов промахнуться.
И вот на следующий день в неформальной обстановке мы обсуждаем с Олегом Павловичем.
И ему говорю об этом эпизоде: "Олег Павлович, как-то несуразно: здесь он стреляет из ружья,  хотя у Чехова - пистолет". Он говорит, ну, вот, режиссёр. Я говорю: да, но потом персонаж говорит "Я спрятала пистолет". Это чеховский текст. Надо что-то поменять.
Режиссёр вот так увидел: что он должен выстрелить из ружья. Но тогда кромсай уже чеховский текст либо оставь ему пистолет. Режиссёр увидел какой-то образ, метафору. А логика?
В искусстве нет системы мер и весов. С одной стороны где-то это минус. А где-то - это громадный плюс. Потому что каждый имеет право на то, что ему нравится или не нравится. Это мое субъективное мнение, возможно оно неправильно. На мой взгляд нужно быть максимально толерантным. И к этому надо относиться с уважением. Когда кричат категорично: так и больше никак! - этим людям нужно серьёзно заняться своим здоровьем, в первую очередь, душевным.

- Да, но если в постановке попираются какие-то общечеловеческие моральные нормы?

- Ну мы же не говорим о вещах, которые описаны в уголовном кодексе. Когда мы говорим о разных взглядах на искусство - это другое. Но то, что я категорический противник обнаженки там, где она не нужна, мата, ненормативной лексики, какого-то насилия и всего остального, то я об этом открыто говорю. Я считаю, что театр это храм.
Замечательный философ Рене Декарт сказал: определите значение слов и вы избавите мир от половины его заблуждений. Так вот "храм" в переводе с древнееврейского это "запрет". Туда никому нельзя было заходить, кроме священника. Потом уже крыша стала общей. Но за алтарь-то заходить нельзя. Если мы говорим, что театр - храм, то в театре тоже должны быть вещи, которых делать нельзя. Нельзя показывать физиологические процессы, что делает Жолдак в "Ромео и Джульетте", садя людей на унитазы. Нельзя матюкаться. Нельзя унижать людей. Нельзя будить в людях плохое. Театр создан и существует не для этого. Он существует для того, чтобы сделать человека немножко лучше.

- В продолжение ваших слов. Известный режиссёр рассказывает, что актриса, которая отказалась произносить по моему мнению совершенно порнографический текст - она не может в его театре работать, пусть работает в другом театре.

- Я знаю практически все спектакли в этом театре. Там нет никакой порнографии. Тут другое. Есть разные методики вызвать у актёра ту или иную реакцию. Это уже технологии. И не надо упрощать достаточно сложные вещи. Каждый режиссер - это очень такой интимный процесс работы с каждым актёром. Мы знаем примеры, как работали великие режиссёры. Когда Галина Волчек могла раздеться где-то, чтобы шокировать молодого актера. Она по-другому не могла вызвать этот шок. Это же не значит, что Галина Волчек - порнозвезда или она пропагандирует порнографию. Поэтому я не считаю тот пример, который вы привели...
У каждого человека есть своя методика. Другое дело - что оказывается потом на сцене. Нет в этом театре порнографии, нет там ничего плохого. Очень хороший, очень крепкий московский театр, и я знаю этот театр не только по гастролям, которые были здесь. Я видел и в Москве много спектаклей. Не все спектакли удачные, не все работы успешные, как и в любом театре. Там есть своя какая-то твёрдая линия, которая ведётся. Кому-то нравится, кому-то нет. А дальше - то, о чём мы с вами говорили...
Вот все говорят: "Джоконда, Джоконда!" Вот наконец-то я добрался в своей жизни до этой Джоконды. Посмотрел я на эту Джоконду и не упал в обморок. Может потому, что мне уже двадцать раз про это сказали...

Борис Штейнберг, журналист.
Для Интернет-газеты "Взгляд из Одессы".