К юбилею Анатолия Глущака: Поэт отличен, как альбинос

8 января известный одесский поэт, переводчик, журналист, шахматный композитор Анатолий Степанович ГЛУЩАК отмечает своё 70-летие. Не скажу, что читаю стихи Анатолия Глущака с одним лишь удовольствием. Удовольствий много. Когда образ неожидан. И слово нестерто. И деликатность есть, если о сокровенном. 

Поэт пишет на родном украинском, переводит со славянских и на славянские. Неслучайно отмечен именно республиканской «переводческой» премией имени Василя Мысика. И областной литературной премией имени Константина Паустовского также отмечен. Словом, официальное признание у Анатолия Глущака есть. И биография его проходила временами по официальному курсу.

Он писал, и о нем писали. Известный литератор Петр Осадчук заметил об Анатолии Глущаке « маємо в зросійщеній Одесі українського поета, у якого могли б повчитися залишатися самим собою деякі “медальовані” столичні письменники”.

Меня резануло “в зросійщеній Одесі”. Вот и спросил Анатолия Степановича, что, на его вгляд, за этой фразой?

-Дословно, “в зросійщеній” – значит, в русифицированной. Но это не о том, что у украинского языка тут нет прав. Завышенные политические амбиции, зачастую присущие людям с низким интеллектом или с зашкаливанием политпретензий, тоже не имеют к этому отношения. Речь о тонкостях языковой среды. Я в Одессе более полувека. И современная отличается от той, что была в пору моего студенчества. Застал ее более близкой к разговорной стихии героев Бабеля. Теперь говорят по-русски как бы правильней. Но ушел тот язык, и куда-то исчезает украинский. Тогда я ходил на футбол, бывал на Соборке, приходил к родственникам, которые жили в частном секторе на Ближних Мельницах. Там говорили «жинка», «гроши». Теперь этого на бытовом уровне не услышишь. Также, как словечки, которые пришли, скажем, из еврейского языка. Пострадали и молдавские вкрапления в одесский язык.

-Мне нравится, что поэт, стихи которого относят к утонченной поэзии, признает одесский язык. Хотя после выхода четырехтомного словаря Валерия Смирнова, знатока этого языка, отношение к нему даже рафинированных филологов, вероятно, изменилось.

-Современный одесский стал более пресным, менее интересным. И я должен сказать тем, кто бойко говорит,что идет насилие со стороны украинского языка: многие ли сегодня правильно напишут «предыстория» или «безыскусность»? И не стоит забывать, что здесь, в Одессе, есть и болгары, и молдаване, которые вправе пользоваться своими родными языками. Как и одесские украинцы

Был случай. Как-то в трамвае мы с писателем Григорием Зленко говорили на украинском. На нас стали оглядываться. Хотя в другом конце вагона цыгане, говорившие на своем, такого внимания не привлекли.

Мы не удивляемся, что иностранные студенты говорят на своих родных языках. Это и понятно. Ведь памяти нашей легче подсказать слова, которые укоренились в ней. Нередко - с детства.

Мне, журналисту, довелось брать интервью у двух известных одесситок – профессора тогда еще консерватории Лидии Гинзбург и директора института имени Филатова Наталии Пучковской. Обе они блестяще владели украинским. В русскоязычной Одессе язык этот был одной из граней их общей культуры.

-Но если телевизионный ролик требует от меня «думай по-укра╖нськи”, я недоумеваю: “разве можно заставлять свободного человека думать так или этак”?

- Можно привести немало примеров, когда перегибы приводят к обратному результату. Но и другие примеры есть.

В России самой престижной премией считается “Большая книга”. В минувшем году в шорт-лист этой премии вошла Мария Галина. Вошла с прозаической книгой. Но она известный российский поэт. И когда была в родной Одессе на гоголевском фестивале, подарила мне книгу своих стихов. Там я встретил тонкие вкрапления украинских слов. Что она хотела - поддразнить москвичей? Нет, конечно. Просто, чувствуя украинские слова, обогатила ими стихи на русском.

Давно, когда в Одессе не спешили издавать первую книжку молодой русскоязычной поэтессы Татьяны Очеретян, я все же настоял на ее издании. Потом Татьяна уехала с мужем в Израиль, там издает книги. И в одной я с удивлением обнаружил посвященный мне цикл стихов на украинском.

- Пожалуй, этим можно гордиться.

-_Я считаю, уважение разных культур должно быть. А игра на языковых проблемах – политтехнология, дешевый бензин, выхлопные газы которого куда ядовитей бензина обычного.

- Вы работали в Одесском обкоме партии. И директором государственного издательства «Маяк» были. Объясните мне: как писатель, которого традиционно считают выразителем народных чаяний, мог служить во власти? Нет ли тут внутреннего противоречия?

-Вы знаете, что Исаак Бабель обращался в высшие инстанции и получил разрешение для издания целевого номера журнала «СССР на стройке». И выпустил этот номер в 1933 году. Не так давно во Львове вышла книга украинского поэта Дмытра Фалькивского. А он три года в ЧК отслужил. Серьезные литераторы приезжали в Советский Союз из-за рубежа и писали книги, восхвалявшие СССР.

Талантливые наши писатели работали редакторами журналов. Возьмите «Новый мир», к примеру. Его редактировали Константин Симонов, Александр Твардовский… Если бы Твардовский не руководил тогда журналом, неизвестно, как сложилась бы литературная судьба Александра Солженицина. И неужели творческому человеку нужно было писать антисоветчину, чтобы его считали стоящим писателем?

- Антисоветчиной, наверное, можно назвать любое литературное произведение. Потому что автор создает свой мир. Это происходит, когда человек не согласен с миром, в котором живет. Известный писатель Марио Варгас Льоса вообще видит литературу проявлением протеста. А возможно ли было сопротивление в системе партийной?

- Помню, в самом конце семидесятых вызывает меня начальство: нужно подготовить на бюро обкома партии вопрос так, чтоб ушло с работы руководство областной газеты «Чорноморська комуна».

Я отказался. Написал заявление «по собственному». Сдал числившиеся за мной секретные документы, собрал вещи…

Это поручение дали другим. Не раз от такого рода заданий приходилось уходить попыткой собственного ухода. А если говорить о внутренних противоречиях, то разумеется, было нелегко. И не до поэзии было. Поэтому первая моя книжка вышла довольно поздно.

Ряд лет я был безработным – во время брежневщины. Но нет худа без добра. Я писал, переводил…

- Судя по слову «брежневщина», стиль руководства Генсека был вам не по душе.

- Помню смешную историю. Издавали мы в «Маяке» брошюру первого секретаря обкома одной из соседних областей. На ста страницах – сто цитат из Леонида Ильича. Даже по тем временам это выглядело нелепо. Когда я сказал об этом сотруднику того обкома, готовившему рукопись, он посоветовался с шефом и ответил: «Кандидат в члены ЦК КПСС сам знает, сколько цитат и из кого именно у него должно быть на каждой странице». Через два дня после того разговора Генсека не стало. И «автор» тут же изъял из рукописи брежневские цитаты – все до единой.

-«Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда»… Что стоит за известными ахматовскими строками лично для вас?

- Бывает, то чувствуем запах акации, а бывает, отцвела она, и не замечаем… Или в сугубо научной книге Брэма я вдруг встретил «газель – воплощенная поэзия пустыни». Это выражение взял эпиграфом к одному своему стихотворению. Словом, что-то может совпасть или не совпасть с настроением, с эмоциональным воспоминанием. Для меня важна первая строка. Или первые две… Находишь ритмическую, смысловую составные, значит, и все стихотворение будет. И еще важен принцип бинокля. Когда сначала видишь панораму, а потом – укрупненную деталь. Такое в поэзии, которую я люблю, нередко встречается. Любовная лирика: находишь в душе, что кипит, огорчает. Здесь есть то, что называют непрожитым опытом.

У художника-графика портрет может быть одной линией написан. Вот в таком «режиме экономии» желательно и стихи писать.

И еще важны переводы. Они укрепляют поэтические мускулы. В поиске слов помогают словари. У меня их около двухсот. И профессиональному литератору, да и просто культурному человеку, словари стоит читать с интересом, с каким иные читатели «проглатывают» детективы. Я много лет в литературе и не стесняюсь сказать, что и по сей день открываю в родном языке незнакомые прежде слова.

Как-то редактор «Юга» Юлий Мазур, к сожалению, ушедший уже из жизни, привез из Франции книгу известного поэта. А тираж ее - 500 экземпляров. Для нас в советское время это было чрезвычайно мало. Но за рубежом поэзия - сфера элитарная, нужная не всем.

По книжным тиражам теперь мы подошли к Западу. И поэт сегодня здесь, как и на Западе, стал столь же редок. Как альбинос. А советский феномен поэзии, с большим числом авторов и многомиллионными читателями, как сейчас понимаем, был хорошо подогнан под идеологию.

-Одни поэты предпочитают находиться в гуще жизни, вбирая впечатления, другие пишут в тиши. Вы к какому стилю ближе?

-Я автор несистемный. Партийная работа, журналистика, затяжная болезнь – все это уводило от творчества. Но что сделал, то сделал. Мог бы больше. Однако, думаю, кое-что и получилось.

-Если бы представилась возможность поговорить с кем-то из литераторов прошлого, кого бы выбрали?

- Хотел бы пообщаться не с жившими раньше, а с современными польскими и российскими коллегами. Я просто счастлив был, когда на теплоходе, шедшем по шелковому пути поэзии, познакомился с авторами журнала «Октябрь».

А разве успеваешь достаточно поговорить с теми, кто был рядом? Теперь я нередко обращаюсь к сборникам Бориса Нечерды. Не хватает общения и с Измаилом Гордоном. (Поэт Борис Нечерда ушел из жизни в 1998-м, поэт Измаил Гордон – в 2008-м. А.Р.)

-Если бы вам пришлось сегодня издавать в Одессе литературный журнал, кого из авторов пригласили бы?

-Прозаиков Сергея Рядченко, Игоря Божко, Владимира Каткевича, Юрия Овтина, Евгения Николаенко, Анатолия Карпенко-Русого, Валерия Барановского. Поэтов Тараса Федюка, Бориса Херсонского; опубликовал бы стихи из творческого наследия Бориса Нечерды и Измаила Гордона. А на страницах, отданных драматургии, разместил бы пьесу Александра Марданя.

-Большинство этих авторов русскоязычны.

-В первую очередь автор интересен. А на русском или украинском пишет - не важно.

Аркадий РОММ.

Анатолий ГЛУЩАК

ЩО ТАКЕ ЧАС?

Оце питання! Гамлетівський штиб.

А все ж: синонім сотворіння світу.

Секундами наповнюване сито.

А чи абстракцій непохитна глиб?

Скрижаль біблійна? Може, злоба дня?

Невідворотність буднього світання?

За втраченим тужливе спогадання?...

Чи неозора – по трудах – стерня?

Не вгризли суті видатні уми.

Час гострозубий –скаржилися древні...

Та розмисли одвічні недаремні, -

Здогадуємось врешті:

Час - це ми.

* * *

Все святое – прожитое,

Если душу бередит.

Вновь расстались... И со мною

Дождь с рассвета говорит.

Мы меняли ритм речи,

Мы теряли сути нить…

Дождь - как шепот человечий –

Боль способен утолить.

Дышит свежестью небесной

Эта горная волшба.

То ли мир уже не тесный,

То ли кается судьба.

То ли молоды печали,

То ль зовет прощальный взгляд.

Мы с таким дождем молчали

Тридцать с лишним лет подряд.

(Перевод автора).

АПОКРИФИЧЕСКИЙ СОНЕТ

Взыскуя меда эдемских сот,

Свояк Адамов, я сир, как прежде.

Достался Еве запретный плод

И униженье мирской одежды.

Припоминая за годом год,

Итогом жизни душу утешь ты.

Вознагражден был мерой щедрот.

Влачась за Евой тропой надежды.

Обречены влюбленные страдать,

(С поры библейской это наказанье),

Но что дороже им во все века?

Нет, не греха земная благодать,

Не глаз влекущих томное сиянье,

А пахнущая яблоком рука…

(Перевод автора).